Почему у цветаевой возникла обида на тарковского. Всё повторяю первый стих
На самом деле это знакомство состоялось в 1940 г. У нас с Мариной были очень добрые отношения. Я познакомился с ней в 1939 году, когда она возвратилась на родную землю. Тогда же вышла в свет книга моих переводов из туркменского поэта Кемине (XIX в.). Я подарил ее Цветаевой, она ответила мне письмом, в котором было много добрых слов о моих переводах. История же Марининого посвящения такова. Первую строку одного из моих стихотворений: «Стол накрыт на шестерых» - она взяла эпиграфом к своему стихотворению, в котором укоряла меня за то, что я забыл ее, седьмую. Марина Ивановна Цветаева приехала в СССР в очень тяжелом состоянии, была уверена, что ее сына убьют, как потом и случилось. Я ее любил, но с ней было тяжело. Она была слишком резка, слишком нервна. Мы часто ходили по ее любимым местам - в Трехпрудном переулке, к музею, созданному ее отцом… Марина была сложным человеком. Однажды она пришла к Ахматовой. Анна Андреевна подарила ей кольцо, а Марина Ахматовой - бусы, зеленые бусы. Они долго говорили. Потом Марина собралась уходить, остановилась в дверях и вдруг сказала: «А все-таки, Анна Андреевна, вы самая обыкновенная женщина». И ушла. Она была страшно несчастная, многие ее боялись. Я тоже - немного. Ведь она была чуть-чуть чернокнижница. Она могла позвонить мне в 4 утра, очень возбужденная: «Вы знаете, я нашла у себя ваш платок!» - «А почему вы думаете, что это мой? У меня давно уже не было платков с меткой». - «Нет, нет, это ваш, на нем метка „А. Т.“. А его вам сейчас привезу!» - «Но… Марина Ивановна, сейчас 4 часа ночи!» - «Ну и что? Сейчас приеду». И приехала, и привезла мне платок… На нем действительно была метка «А. Т.». Последнее стихотворение Цветаевой было написано в ответ на мое «Я стол накрыл на шестерых…». Стихотворение Марины появилось уже после ее смерти, кажется, в «Неве». Для меня это было как голос из гроба. © Арсений Тарковский "Пунктир" ************** Стол накрыт на шестерых, Розы да хрусталь, А среди гостей моих Горе да печаль. И со мною мой отец, И со мною брат. Час проходит. Наконец У дверей стучат. Как двенадцать лет назад, Холодна рука И немодные шумят Синие шелка. И вино звенит из тьмы, И поет стекло: “Как тебя любили мы, Сколько лет прошло!” Улыбнется мне отец, Брат нальет вина, Даст мне руку без колец, Скажет мне она: - Каблучки мои в пыли, Выцвела коса, И поют из-под земли Наши голоса. © Арсений Тарковский ************ Все повторяю первый стих И все переправляю слово: - «Я стол накрыл на шестерых...» Ты одного забыл - седьмого. Невесело вам вшестером. На лицах - дождевые струи... Как мог ты за таким столом Седьмого позабыть - седьмую... Невесело твоим гостям Бездействует графин хрустальный. Печально им, печален - сам, Непозванная - всех печальней. Невесело и несветло. Ах! не едите и не пьете. - Как мог ты позабыть число? - Как мог ты ошибиться в счете? Как мог, как смел ты не понять, Что шестеро (два брата, третий - Ты сам - с женой, отец и мать) Есть семеро - раз я на свете! Ты стол накрыл на шестерых, Но шестерыми мир не вымер. Чем пугалом среди живых - Быть призраком хочу - с твоими, (Своими)... Робкая как вор, О - ни души не задевая! - За непоставленный прибор Сажусь незванная, седьмая. Раз! - опрокинула стакан! И все, что жаждало пролиться, - Вся соль из глаз, вся кровь из ран - Со скатерти - на половицы. И - гроба нет! Разлуки - нет! Стол расколдован, дом разбужен. Как смерть - на свадебный обед, Я - жизнь, пришедшая на ужин. ...Никто: не брат, не сын, не муж, Не друг - и всё же укоряю: - Ты, стол накрывший на шесть - душ, Меня не посадивший - с краю. © Марина Цветаева
Меловой да соляной
Твой Славянск родной,
Надоело быть одной -
Посиди со мной...
Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука
И немодные шумят
Синие шелка.
И вино звенит из тьмы,
И поет стекло:
“Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло!”
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И поют из-под земли
Наши голоса.
1940
Арсений Тарковский
Душа моя затосковала ночью.
А я любил изорванную в клочья,
Исхлестанную ветром темноту
И звезды, брезжущие на лету
Над мокрыми сентябрьскими садами,
Как бабочки с незрячими глазами,
И на цыганской масляной реке
Шатучий мост, и женщину в платке,
Спадавшем с плеч над медленной водою,
И эти руки, как перед бедою.
И кажется, она была жива,
Жива, как прежде, но ее слова
Из влажных "Л" теперь не означали
Ни счастья, ни желаний, ни печали,
И больше мысль не связывала их,
Как повелось на свете у живых.
Слова горели, как под ветром свечи,
И гасли, словно ей легло на плечи
Все горе всех времен. Мы рядом шли,
Но этой горькой, как полынь, земли
Она уже стопами не касалась
И мне живою больше не казалась.
Когда-то имя было у нее.
Сентябрьский ветер и ко мне в жилье
Врывается -
то лязгает замками,
То волосы мне трогает руками.
Анна Ахматова считала, что стихотворение Тарковского «Ветер» - одно из самых пронзительных стихотворений, одна из вершин современной русской поэзии.
Марина Цветаева и Арсений Тарковский впервые увидели друг друга осенью 1940 года в доме своей общей знакомой - переводчицы Нины Герасимовны Бернер-Яковлевой. Нина Герасимовна позже вспоминала: "Они познакомились у меня в доме. Мне хорошо запомнился этот день. Я зачем-то вышла из комнаты. Когда я вернулась, они сидели рядом на диване. По их взволнованным лицам я поняла: так было у Дункан с Есениным. Встретились, взметнулись, метнулись. Поэт к поэту..."
Разница в возрастах была в 15 лет (ей 47, ему 32), но Тарковский и Цветаева понравились друг другу и проговорили весь вечер. Увлечённые общностью интересов, из дома переводчицы они ушли вместе.
Говорят, что между ними был роман, хотя сам Тарковский ни разу не заговаривал на эту тему, но что у поэта в душе, то выливается стихами. Тарковский посвятил Марине Ивановне несколько душевно-пронзительных стихотворений.
Все, все связалось, даже воздух самый
Вокруг тебя - до самых звезд твоих -
И поясок, и каждый твой упрямый
Упругий шаг и угловатый стих.
Горечь от утраты и бессмысленности содеянного над собой Мариной, Арсений Александрович глубоко переживал. Узнав о её гибели в Елабуге, он написал в стихотворении:
Где твоя волна гремучая,
Душный, черный морской прибой,
Ты, крылатая, звезда падучая,
Что ты сделала с собой?
Возможно, Марина Ивановна была любовью и музой Тарковского, но он никому не открывал тайн своего сердца, как скрывал имя своей первой возлюбленной - Марии Густавовны Фальц.
Мария Фальц … умная, красивая, образованная вдова, чуть-чуть постарше Арсения. Их любовь была взаимная, но встречи влюблённых прервались, когда Тарковский в 1925 году уехал учиться в Москву. Судя по датам стихотворений, написанных после свиданий с любимой, они встречались в 1926 и 1929-ом годах.
При последней встрече Тарковский и Мария договорились больше не встречаться: он был уже женат на Вишняковой (1928), она сказала, что выходит замуж. Умерла Мария Фальц 5 августа 1932 года от тяжёлой болезни, но Арсений Александрович помнил о ней всю жизнь и помнил дату её кончины.
Однажды за несколько дней до очередной скорбной даты Тарковский написал стихотворение "Стол накрыт на шестерых". В стихотворении он упомянул себя и умерших, но любимых и незабываемых людях: Марию Фальц, отца и брата; пятой и шестой в стихотворении были горе и печаль.
Стол накрыт на шестерых -
Розы да хрусталь...
А среди гостей моих -
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука,
И немодные шумят
Синие шелка.
И вино поет из тьмы,
И звенит стекло:
"Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло".
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
"Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И звучат из-под земли
Наши голоса".
Некоторые свои стихи Тарковский читал Цветаевой "под секретом", возможно он прочёл ей и стихотворение "Стол накрыт на шестерых". Дата написания под стихотворением не стоит, но известно, что оно написано в 1940 году накануне скорбной даты кончины Марии Фальц.
На Цветаеву это стихотворение произвело сильнейшее впечатление и больно всколыхнуло её влюблённую душу. Марина Ивановна считала, что она так же может занять место за столом поэта, и, если уж за стол приглашена давно умершая женщина, то она, живая, и подавно имеет на это право.
Марина ощущала стихотворение, как предательство, чувствовала себя обманутой, брошенной и никому ненужной.
6 марта 1941 года из глубины её разбитого сердца всплыли строки ответного стихотворения:
Всё повторяю первый стих
И всё переправляю слово:
- "Я стол накрыл на шестерых"...
Ты одного забыл - седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах - дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую...
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально - им, печален - сам,
Не позванная - всех печальней.
Невесело и не светло.
Ах! не едите и не пьете.
- Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий --
Ты сам - с женой, отец и мать)
Есть семеро - раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых --
Быть призраком хочу - с твоими,
(Своими)... Робкая как вор,
О - ни души не задевая! --
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
Раз! - опрокинула стакан!
И всё, что жаждало пролиться, --
Вся соль из глаз, вся кровь из ран --
Со скатерти - на половицы.
И - гроба нет! Разлуки - нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть - на свадебный обед,
Я - жизнь, пришедшая на ужин.
Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг - и всe же укоряю:
- Ты, стол накрывший на шесть - душ,
Меня не посадивший - с краю.
8 августа 1941 года Марина и её сын Георгий уехали в эвакуацию. Возможно, одной из причин отъезда из Москвы было и охлаждение отношений с Тарковским: он стал избегать личных встреч с Цветаевой, хотя чувства к ней оставались в нём неизменными.
Дочь Арсения Тарковского Марина, она же его биограф, писала об отношениях отца с Цветаевой:
"Марина Ивановна на протяжении всей своей жизни нуждалась в присутствии рядом с собой друга, человека, который бы её понимал. Это давало ей какую-то поддержку, подпитывало её как поэта, оживляло чувства. Порой она стремилась целиком захватить человека в свой плен. И вот таким человеком на время и стал мой папа".
И ещё:
"Папа был увлечён Цветаевой прежде всего как поэтом, она для него была мэтром. Он не мог ответить на её горячую дружбу. Потому что был семейным человеком. Однажды, когда Цветаева и Тарковский с женой оказались на книжной ярмарке, он не подошёл к Марине Ивановне. Её это обидело. Так и закончились эти отношения…"
Арсений Тарковский прочёл стихотворение Марины Цветаевой "Всё повторяя первый стих" только в 1982 году в журнале "Огонёк". Стихотворение потрясло престарелого поэта до глубины души. Что он при этом думал, неизвестно, но, когда однажды его спросили о Цветаевой, Тарковский ответил: "Она была страшно несчастная.... Я любил ее, но с ней было тяжело".
Марина Цветаева и Арсений Тарковский.
"Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина..."
Последние годы жизни Марины Цветаевой хорошо изучены, но точной даты встречи ее с Арсением Тарковским нет нигде. Известно, что поводом для знакомства послужили стихи - переводы Арсения Тарковского туркменского поэта Кемине.
Известен черновик письма Марины Ивановны к Арсению Тарковскому, записанный в октябрьской тетради Цветаевой за 1940 год.
"Милый тов. Т. (...)
Ваш перевод - прелесть. Что вы можете - сами? Потому что за другого вы можете - все. Найдите (полюбите) - слова у вас будут.
Скоро я вас позову в гости - вечерком - послушать стихи (мои), из будущей книги. Поэтому - дайте мне ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало - или не лежало - как это письмо.
Я бы очень просила вас этого моего письмеца никому не показывать, я - человек уединенный, и я пишу - вам - зачем вам другие? (руки и глаза) и никому не говорить, что вот, на днях, усл (ышите) мои стихи - скоро у меня будет открытый вечер, тогда все придут. А сейчас - я вас зову по-дружески.
Всякая рукопись - беззащитна. Я вся - рукопись.
М (арина) Ц(ветаева)"
Когда Арсений Тарковский приехал в 1925 году в Москву учиться, Марина Цветаева уже три года жила в Чехии. Но ее стихи были хорошо известны людям, интересующимся поэзией. Книжки ее можно было найти у букинистов, прочесть или выменять у друзей. Молодой Арсений Тарковский очень уважал Цветаеву как мастера, мэтра, старшего коллегу. Марина Арсеньевна (дочь поэта) пишет, что ей, родившейся в 1934-м, Арсений Александрович дал имя в честь поэта Цветаевой.
Когда они встретились, Марина Ивановна только что вернулась из Франции.
Арсений Тарковский в то лето 1939 года вместе со своей второй женой Антониной Александровной и ее дочерью Еленой жил в Чечено-Ингушетии, где переводил местных поэтов.
На фото-Тарковский с Марией Тарковской-Вишняковой. С сыном Андреем.
За плечами у него ранняя горькая любовь к Марии Густавовне Фальц, позже - счастливая женитьба на Марии Ивановне Вишняковой, рождение в семье двоих детей - Андрея и Марины, потом уход из семьи к Антонине Александровне Трениной по страстной любви... Он пишет прекрасные собственные стихи, но до выхода первой его книги еще годы, поэтому на жизнь приходится зарабатывать переводами. Тарковский не просто поэт - поэт истинный. Он не мог не почетать стихи Марины Цветаевой, не мог и в жизни пройти мимо нее.
Да, о Цветаевой 40-х годов написано немало. Было трудно, тяжело, невыносимо... - все эти слова уместны. Но для поэта всегда - поверх всех бед и несчастий - все-таки страшнее всего "сердца пустота".
"Незваная, седьмая..."
1940-й год. Встреча с Арсением Тарковским. Они звонили друг другу, встречались, гуляли по любимым местам Цветаевой - Волхонке, Арбату, Трехпрудному... Однажды встретились в очереди в гослитовской кассе. Те, кто видел их вместе, замечали, как менялась Цветаева в обществе Тарковского. Марина Арсеньевна пишет: "Отношение папы к Цветаевой не меняется. Он, уже возмужавший поэт, все тот же почтительный ученик, она для него - старший друг и Мастер. К стихотворению "Сверчок" (1940 год) в папиной тетради есть приписка: "Заповедную" во второй строке - эпитет придуман Мариной Цветаевой, вместо моего, который ей не понравился" (я разыскала папин эпитет - "похоронную")".
Однажды, в присутствии Марины Ивановны, Арсений Тарковский прочел свое стихотворение, обращенное к дорогим ушедшим людям - отцу, брату, любимой женщине Марии Густавовне Фальц (стихи написаны за несколько дней до годовщины ее смерти).
Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да печаль.
И со мною мой отец,
И со мною брат.
Час проходит. Наконец
У дверей стучат.
Как двенадцать лет назад,
Холодна рука
И немодные шумят
Синие шелка.
И вино звенит из тьмы,
И поет стекло:
"Как тебя любили мы,
Сколько лет прошло!"
Улыбнется мне отец,
Брат нальет вина,
Даст мне руку без колец,
Скажет мне она:
- Каблучки мои в пыли,
Выцвела коса,
И поют из-под земли
Наши голоса.
Цветаева обычно легко запоминала чужие стихи, с первого же чтения. Но в своем ответном стихотворении она отказывается от балладного стиля Арсения Тарковского, от хорея, и пишет ямбом, что придает стихам особую силу и драматизм. Сидящих за столом Цветаева называет по-своему: у Тарковского - отец, брат, Она и фольклорные "горе да печаль"; у Цветаевой: "Два брата, третий - ты сам с женой, отец и мать". Марина Ивановна не поняла - или не захотела понять, - что на ужин к Тарковскому приходит его умершая возлюбленная. Может быть, зная это, она не написала бы ему эти ответные стихи, которые звучат не только как укор, но и как надежда на поворот к лучшему в их отношениях. Пока же ее на ужин не позвали.
Все повторяю первый стих
И все переправляю слово:
"Я стол накрыл на шестерых"...
Ты одного забыл - седьмого.
Невесело вам вшестером.
На лицах - дождевые струи...
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть - седьмую...
Невесело твоим гостям,
Бездействует графин хрустальный.
Печально - им, печален - сам,
Непозванная - всех печальней.
Невесело и несветло.
Ах! не едите и не пьете.
- Как мог ты позабыть число?
Как мог ты ошибиться в счете?
Как мог, как смел ты не понять,
Что шестеро (два брата, третий -
Ты сам - с женой, отец и мать)
Есть семеро - раз я на свете!
Ты стол накрыл на шестерых,
Но шестерыми мир не вымер.
Чем пугалом среди живых -
Быть призраком хочу - с твоими,
(Своими)...
Робкая как вор,
О - ни души не задевая! -
За непоставленный прибор
Сажусь незваная, седьмая.
Раз! - опрокинула стакан!
И все, что жаждало пролиться, -
Вся соль из глаз, вся кровь из ран -
Со скатерти - на половицы.
И - гроба нет! Разлуки - нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть - на свадебный обед,
Я - жизнь, пришедшая на ужин.
...Никто: не брат, не сын, не муж,
Не друг - и все же укоряю:
- Ты, стол накрывший на шесть - душ,
Меня не посадивший - с краю.
Точное и очень страшное предчувствие своей судьбы.
Вскоре становится ясно, что Арсений Александрович избегает встреч с нею. Весной 1941 года он даже не поздоровался с ней на книжном базаре в Клубе писателей. Он мужчина, он поэт, предпочитающий любить - гораздо больше, чем принимать любовь. В этом отношении их полюса совпадали с Анной Ахматовой. Да и просто - и физически, и эмоционально - он не мог уделять Марине Ивановне больше времени, чем уделял. У него молодая жена и приемная дочь, бывшая жена и двое своих маленьких детей, старенькая мама... Ушедшие любимые люди. Тем не менее ему тоже жаль терять дружбу с Цветаевой:
Все, все связалось, даже воздух самый
Вокруг тебя - до самых звезд твоих -
И поясок, и каждый твой упрямый
Упругий шаг и угловатый стих.
Ты, не отпущенная на поруки,
Вольна гореть и расточать вольна,
Подумай только: не было разлуки,
Смыкаются, как воды, времена.
На радость руку! На печаль, на годы,
Но только бы ты не ушла опять.
Тебе подвластны гибельные воды,
Не надо снова их разъединять.
И снова - удивительное горькое предчувствие.
Под стихами дата - "16 марта 1941 года". О том, что существуют стихи, посвященные ему, возможно, последние в жизни Цветаевой, Арсений Тарковский тогда не знал.
Оказалось, что он впервые прочел эти стихи лишь в 1982 году. То есть спустя 42 года после того, как они были написаны.
— Для меня это было как голос из-под земли, — признался Арсений Александрович.
Началась война. Однажды Цветаева и Тарковский случайно встретились на Арбатской площади и попали под бомбежку. Спрятались в бомбоубежище. Марина Ивановна была в панике - раскачиваясь, повторяла одну и ту же фразу: "А он (фашист - Н.С.) все идет и идет...".
Потом - эвакуация. Возможно, судьба Цветаевой сложилась бы иначе, если бы Тарковский уехал в Чистополь в одно время с ней. Но он сначала проводил туда жену и приемную дочь, а сам смог выехать только 16 октября.
О смерти Марины Ивановны узнал еще в Москве.
"Зову - не отзывается, крепко спит Марина,
Елабуга, Елабуга, кладбищенская глина..."
Он поэт, он молод, его раздирают страсти, он многое переживает трагически... И Цветаеву он любит - раннюю, до 1917 года, а после - утверждает - она как поэт кончилась... Взрослея, он уходит от молодости своей и от молодой Цветаевой, от поэтики ее все дальше и дальше. Однажды, как вспоминает писательница Елена Криштоф, он спросил вслух: "Кто бы мне объяснил, почему, чем дальше, тем больше ухожу я от поэзии Цветаевой?.." И сам себе ответил: "Перескажу объяснение одной молодой женщины. Двадцатилетней. Она мне сказала: у тебя на Цветаеву уже сил недостает... Возможно, она права. По крайней мере - в моем случае...". Цветаева для него тоже (как и Анна Ахматова - Н.С.) была Поэт с большой буквы и даже больше. Но все воспоминания о ней, все ее клубящиеся, неспокойные или лучше - лишающие покоя строки, все свои долги перед ней - все это, вместе взятое, он спрятал в дальней комнате и закинул ключ в реку..."
С Ахматовой же было иначе. С годами он все больше и больше ценил ее поэзию, поэтический слух, остроумие, называл ее лучшим поэтом века. Очень любил ее как человека. Более того, Арсений Тарковский перед Анной Андреевной благоговел, благодарил "за царственное существование и царственное же слово", сожалел, что они разминулись во времени и пространстве. Как свидетельствуют многие, с большим трудом пережил ее смерть, думал - не выживет. Да и сам Тарковский писал с возрастом все спокойнее, размереннее, все ближе и ближе к Ахматовой. Равновесие, гармония Ахматовой были ему ближе, чем цветаевский бунт. А, может быть, Анна Ахматова была ему ближе по-христиански, потому что у нее не было глубокого отчаяния...
Иногда он за что-то горько корил Цветаеву, говорил, что любит ее (свидетельство Вениамина Блаженного), часто говорил о ней нежно... Тем не менее стихи Цветаевой читал все реже и реже, а вот прозу - с неизменным интересом. Постоянными спутниками поэта были Пушкин, Баратынский, Тютчев. Любил всегда, но с большими оговорками, Блока и Пастернака. С годами охладел к Мандельштаму. Но, пожалуй, сильнее всего он отошел от Цветаевой. Говорил, что не может переносить ее "нервической разорванности предложений, постоянного крика". Хотя она и оставалась для Арсения Александровича великим поэтом, но уже без былой страстности и любви.
Итак. Арсений Александрович Тарковский. Последний всплеск Марины Цветаевой, последняя попытка спасения от пустоты... Но: разминовение человеческое, разминовение творческое. Многое не состоялось, многому не суждено было сбыться. Впрочем, они дали друг другу больше, чем не дали. Такие человеческие и поэтические отношения не забываются.
И все же эта последняя встреча снова обернулась для Марины Ивановны "невстречей". То есть новой пустотой души.
К лету 1941 года огонь ее души погас окончательно. Никто не сумел (да, в общем-то, и не захотел) поддержать его. Погас огонь любви - перестали писаться стихи. Исчезли стихи - ослабла воля к жизни.
И тогда стихия Смерти увлекла Цветаеву за собой.
По публикациям Натальи Савельевой
http://moloko.ruspole.info/node/61
Арсений Тарковский — замечательный русский поэт и отец режиссера Андрея Тарковского в разное время мог иметь роман с Мариной Цветаевой и Анной Ахматовой. Это — не выдумка представителей желтых изданий, а сенсационное открытие писателя, исследователя литературы Ольги Новиковой . Ее повесть «Безумствую любя», в основу которой положен сюжет о любовном треугольнике трех поэтов, наделал немало шума в литературной среде.
«СП»: — Ольга Ильинична, так чем же вы прогневали «ахматовок» и «цветаевок»?
-Они требовали меня уволить, уничтожить, требовали и других кар. Согласна, эта повесть провокационна, но если классика долго лежит без движения, в ней заводится моль. Пусть лучше люди негодуют, но хоть таким образом приходят к тем же Ахматовой и Цветаевой.
«СП»: -А как отнеслись к этому литературоведы и биографы?
— Цветаеведы сказали: такое могло быть, но Марину Ивановну не троньте. Специалисты по Ахматовой: ровно наоборот — не троньте Анну Андреевну.
«СП»: — Зачем вы сделали героинь художественного произведения столь узнаваемыми, назвали собственными именами, населили книгу реальными людьми?
— Я едва ли не всю жизнь живу и работаю среди писателей. Для меня это сочно и значимо, как, например, для Шукшина его чудики или для Солженицына — его лагерники. Считайте, что это некая металитература. То есть повествование о том, как создается литература, из какого сора…
«СП»: — У вас много совершенно точных цитат. Например, ахматовское мнение о женщинах, которые преследует мужчину: «из этого никогда ничего, кроме срама, не получалось». Цветаевское — о предвоенных стихах Ахматовой — «старо, слабо». Это создает ощущение документальности книги.
— В отличие от многих моих критиков я неплохо знаю творчество обеих поэтесс, провела большую исследовательскую работу, всю жизнь читаю их письма, всю мемуарную литературу о них. Поэтому с полным правом использовала эти знания в своей книге — считайте, что книга в значительной степени документальна. К тому же мне близка теория Тынянова, который утверждал, что литература должна описывать неудобные эпизоды.
«СП»: — Вы считаете, что действительно мог быть некий Евгений, мужчина, которого обе любили?
— Очень возможно. Наиболее распространенная версия — поэт Арсений Александрович Тарковский.
Считается, что последней любовью Марины Цветаевой был Арсений Тарковский. Именно ему она посвятила и свое последнее стихотворение. Они познакомились почти сразу же после ее возвращения из эмиграции в 1939 году. Жизни Марины Ивановны в те годы не позавидуешь: «бездомовье, безработица, она „белогвардейка“, „эмигрантка“, все от нее шарахаются», — вспоминала о Цветаевой дочь Тарковского Марина. Она совершенно одинока и «примерно уже год ищет глазами крюк… Год примеряет смерть». И вдруг встреча с Тарковским… Цветаева и Тарковский звонили друг другу, встречались, гуляли по Москве. В его присутствии Цветаева менялась, оживлялась, хорошела. «Скоро я позову вас в гости — вечерком — послушать стихи (мои)… Поэтому — дайте мне ваш адрес, чтобы приглашение не блуждало… Я бы очень просила Вас письмеца этого моего никому не показывать. Я — человек уединенный. И я пишу — Вам — зачем Вам другие?» Это настоящее письмо Цветаевой Тарковскому.
Тарковский вспоминал: «Она могла позвонить мне в 4 утра, очень возбужденная: «Вы знаете, я нашла у себя ваш платок! На нем метка «А.Т.» Я его вам сейчас привезу» — «Но… сейчас четыре часа ночи!» — «Ну и что? Я сейчас приеду». И приехала, и привезла мне платок. На нем действительно была метка «А.Т.»
Бесспорно, Арсений Тарковский был последним всплеском Цветаевой, ее последней попыткой спасения от пустоты. Но… Как он позднее вспоминал: «Я ее любил, но с ней было тяжело. Она была слишком резка, слишком нервна…»
А теперь о другой героине. В документальном фильме о похоронах Анны Ахматовой есть кадр: лицо Арсения Тарковского со струящимися по нему слезами. «Когда Анна Андреевна умерла , я просто был уверен, что не переживу ее…» В его кабинете долгие годы висел портрет Ахматовой. Да, Тарковский искренне любил Ахматову. А она его?
Арсений Александрович в молодости был «неправдоподобно красив». И достоверный факт: Ахматова в сумочке носила его «молодую» фотографию. Приезжая в Москву, она с нетерпением ждала встречи с Тарковским. Встречались они и в Ленинграде. И были очень близки — по духу, по восприятию мира.
Получается, такой треугольник возможен: если молодому Тарковскому было близко безрассудство Цветаевой, ее вечный бунт, то повзрослевшему, повидавшему войну и потерявшему на ней ногу Арсению Александровичу стало ближе мудрое умение жить Ахматовой.
«СП»: — Ольга Ильинична, насколько я знаю, еще не все архивы Цветаевой и Ахматовой открыты… Вы допускаете, что именно там скрывается настоящее имя вашего литературного «Евгения»?
— Вполне допускаю. Я уже замечала за собой способность к литературным предсказаниям. Кроме того, я убеждена: чем больше мы знаем о жизни, в том числе личной, писателя или поэта, тем ближе и понятней нам становится его творчество. Тексты остаются незыблемыми, но мы обогащаем их восприятие знанием фактов, под воздействием которых они были написаны.
«СП»: — В книге есть предельно откровенные эпизоды: «Холодок пробрал, когда широкий Аннин браслет скользнул по самому нежному месту. Она так и не сдвинулась со своего трона, только высокий лоб то вжимался в его поджарый живот, то отстранялся…»
— Это же написано не для эпатажа, а чтобы показать, что слияние людей происходит в любой ситуации.
«СП»: — И все-таки предположить такое о великих — нужна немалая смелость…
— Под честное слово мне поведали некоторые деликатные подробности из жизни многих известных людей. И, поверьте, мне говорили более смелые вещи, чем то, о чем я написала…
Справка «СП»:
Новикова Ольга Ильинична окончила филфак МГУ. Несколько лет проработала редактором, зав редакцией в издательстве «Художественная литература». В течение 10 лет была редактором печатавшихся в «Новом мире» произведений А.И. Солженицына. В настоящее время член редколлегии, редактор отела прозы журнала «Новый мир». Член Союза российских писателей.
Муж — Владимир Новиков, критик, литературовед, писатель, проф. МГУ. Дочь Елизавета Новикова — кандидат филологических наук, литературный обозреватель газеты «Коммерсант».